Первые дни независимости Израиля были для нас днями тяжело кризиса. Казалось бы, настало время гордиться и радоваться — мы сражались и победили. В относительно короткий срок мы прибыли к желанному конечному пункту. Чужеземные завоеватели покинули нашу страну. Независимое государство евреев стало реальностью, ворота его широко открылись, и в них вливались потоки новых репатриантов из разных стран мира. И мы ходим, как хозяева, по дорогам и улицам, свободные, не опасаясь чужих полицейских. Однако мы не были счастливы. В годы подполья мы иногда в часы досуга беседовали между собой о том, что с нами произойдет и что мы почувствуем, когда борьба завершится, опасности минуют, и мы вдруг окажемся свободными от всякого бремени, предоставленные каждый своим заботам. Не пропадем ли мы в незнакомом нам мире, не похожем на все то, что знали? Но мы не искали ответа. Дай Бог, чтобы этот день пришел, а там уж мы найдем свою дорогу. И вот настал этот день.
Но мы не ветераны, не старые участники войн, возвратившиеся домой, как описано в книгах, усталые и насытившиеся трудами и бедами, опытом многих лет войны или тюрьмы, которым не остается ничего, кроме как погрузиться в воспоминания о товарищах, павших в боях, и рассказывать внукам о пережитом. Почти все мы были молодыми людьми, двадцати- и тридцатилетними, полными энергии желания жить и действовать, озабоченными многочисленными и сложными вопросами, и прежде всего тем вопросом, который мы еще недавно откладывали: куда мы пойдем? Какую форму примет наша жизнь?
Были, разумеется, и повседневные заботы. Надо было думать о семье и о заработке. Но не это нас беспокоило, а то, что мы еще не полностью завершили свою миссию: народ Израиля добился независимости, но не покоя и процветания. Эрец-Исраэль принадлежала нам только частично. Обширные районы страны все еще оставались в чужих руках. Мы болезненно переживали, что Иерусалим, наша столица, мечта многих поколений евреев, находится вне пределов государства и в восточной части Иерусалима, в Старом городе, нет евреев. Мы видели Иерусалим издалека, но вход в него был закрыт.
Каково наше место в новой жизни, спрашивали мы себя. Где мы, когда народ Израиля в большинстве своем все еще в изгнании, когда само существование государства в опасности? Дозволено ли нам сказать: "По шатрам своим, Израиль"? Неужели мы, которые называли тебя "борцами за свободу Израиля", больше ничего не сделаем для Страны? На сердце было очень тяжело, и чувство подавленности не оставляло нас ни на минуту. Это не было ностальгией, тягой к прошлому, которое кажется тем более солнечным, чем дальше отступает. Я не особенно тосковал по ежедневной опасности, грозившей раньше телу и душе. То, к чему я стремился, было жаждой посвятить себя идеалу, служить высокой цели - как бы выспренне ни звучали эти слова в наше циничное время. /.../
Не был я спокоен и относительно моего личного будущего. Общественный и официальный климат в Израиле не благоприятствовал бывшим "раскольникам". Мы вызывали к себе целый спектр негативных чувств - от прохладной подозрительности до неприкрытой враждебности. Мой сын до сих пор вспоминает, кстати, без тени горечи драки в своей школе, когда он выходил защищать доброе имя свои родителей - "террористов" и всей ЛЕХИ. Иначе говоря, не стоило ожидать, что многие двери распахнутся мне навстречу. Хуже того, экономические условия в стране не были тогда особенно веселыми. Государство находилось в разгаре абсорбции огромной алии и вкладывало большие средства в обеспечение безопасности, а хозяйство развивалось медленными темпами. Режим экономии и нормирования, введенный в этот период, был порождением и выражением нехватки во всем. Признаки этой нехватки были заметны и на рынке труда. За отсутствием более заманчивых перспектив я решил вернуться к своей старой профессии бухгалтера. Разумеется, после полной переживаний деятельности в подполье я пошел на это без энтузиазма, но я знал, что справлюсь и даже смогу преуспеть в этой работе.
Как только мне стало известно о свободной должности государственного контролера в одном из учреждений, я предложил свою кандидатуру. Мне быстро объяснили, коротко и ясно, что я недостаточно "благонадежен", чтобы быть принятым на эту работу. Пройдет еще некоторое время, прежде чем выйдет распоряжение об уничтожении досье всех "раскольников" и об обязанности всех правительственны учреждений рассматривать нас наравне с остальными гражданами. Между тем мне надо было кормить семью, и я стал проверять возможности войти в мир бизнеса. В конце концов во времена подполья я обнаружил некоторую долю организаторских способностей, и можно было предположить, что я смогу их использовать ради интересов своей семьи и своих собственных. В вариантах ухода в бизнес таилось дополнительное преимущество, которое и перевесило чашу весов.
Иллюзия, что "успех" в борьбе с британцами может породить блестящие экономические достижения, была свойственна не только мне. Немало моих товарищей по оружию тоже были захвачены этой мыслью. Некоторые из них открыли, что щедро одарены талантами, которые требуются, чтобы плавать в море частной инициативы и делать деньги. Другие оказались людьми вроде меня, и среди них я нашел компаньонов для целого ряда экономических проектов - все они не удались. В оправдание могу сказать, что судьба их была подобна судьбе "Партии борцов": они мучились недолго. Но факт, что в моем послужном списке значится руководство кинотеатрами и деятельность в маленькой фирме подрядчиков по строительным и дорожным работам.
Отрывки из книги Ицхака Шамира "Подводя итоги"