Мой отец родился в маленькой деревушке недалеко от Рожан, в семье, которая жила там уже не один десяток лет и была единственной еврейской семьей во всей округе. Мой дед, владевший участком земли, был родоначальником большой семьи: у меня было двенадцать дядей в "деревнях" - так я называл местечки в те дни, когда Рожаны казались мне настоящим городом. Летние месяцы я проводил у дедушки и бабушки, и дни эти были всегда полны удовольствий: я скакал на конях, по полям, плавал в речке, помогал ухаживать за скотом. Мои родители часто навещали меня.
Отец очень любил приезжать на день-два в свой прежний дом и встречаться со своими старыми деревенскими приятелями, которые все, разумеется, были христианами. Они платили ему той же монетой, часто наезжая в Рожаны, и были самыми веселыми среди наших многочисленных гостей. Неудивительно, что мы, дети, с нетерпением ждали их посещений и очень радовались их появлению.
Неужели и вправду это было так? Неужели Рожаны и в самом деле были идиллическим убежищем? Мне кажется, мои воспоминания не грешат против истины, но, трезво глядя назад, я не могу не замечать маленьких огненных язычков ненависти, которые время от времени вспыхивали то тут, то там, и они-то и превратились в адское пламя с приходом нацистов. Среди жителей местечка встречались и одиночные гневные прорицатели будущего, о которых еще расскажу, но кто, кроме них, мог предположить, что на пороге нас поджидает самая страшная катастрофа в человеческой истории? Кто способен был тогда угадать, что ждет всех этих обыкновенных людей, которых я так любил? Кто мог представить себе, что другие обыкновенные люди, которых я хорошо знал, будут взирать на эту бойню с полным равнодушием, если не того хуже?
Евреи Рожан были на телегах отправлены к поездам, которые привезли их в Аушвиц. Моя мать и моя сестра Ривка приняли смерть от рук нацистов и их пособников. Позже, в Израиле, я узнал от одной женщины (больше я ее никогда не видел), что Мотл, муж моей сестры Мирьям (на снимке), приложил все усилия, чтобы спасти семью. Он понял, что бедствие близко, и позаботился подготовить тайное убежище - избу в лесу, прибегнув к помощи лесника, который у него работал долгие годы. В назначенный день Мотл привез мою сестру и детей к леснику, который, согласно обещанию, ждал их и который... застрелил всех, одного за другим. Думаю, он сделал это просто, чтобы присвоить избу.
Мой отец, разлученный со всей остальной семьей, попросил помощи у старых друзей, жителей "своей деревни, тех самых мужиков, на чьи плечи я любил карабкаться в детстве (их большие улыбающиеся лица до сих пор стоят перед моими глазами). Он им верил, а они предали его и убили. Все это случилось спустя долгое время после того, как я уже репатриировался в Эрец-Исраэль, и после того, кaк отец мой потерпел неудачу в своих многочисленных и отчаянных попытках добыть "сертификат" - разрешение на въезд в Эрец-Исраэль - себе и членам своей семьи.
В 1925 году администрация подмандатной Британии Палестины издала указ об иммиграции, в соответствии с которым у такого человека, как мой отец, был лишь один путь получить этот желанный документ: собрать тысячу фунтов стерлингов (огромная сумма для Польши тридцатых годов) - и стать обладателем сертификата "капиталовладельца". Выполнить такое было невозможно. Каким-то образом в 1935 году, после долгих усилий всей семьи, моему отцу удалось взять взаймы деньги для моего отъезда (после того как я был принят в Еврейский университет в Иерусалиме, необходимо было внести плату за обучение за год вперед, а также представить денежную гарантию моего будущего усердия в учебе: только на этих условиях мне был выдан сертификат студента).
Я поспешил выплатить полученную ссуду, но этого было недостаточно, чтобы одолеть препятствия, стоявшие на пути репатриации остальных членов семьи. Спустя несколько месяцев я начал все более настойчиво уговаривать моих родителей присоединиться ко мне. "Я тебе уверенно обещаю, что мы приедем в один из дней", - писал мне отец летом 1938 года в письме, посвященном, главным образом, летним лагерям, которые он организовывал для детей местечка. "Но сейчас нет никакой возможности репатриироваться, - добавлял он, - это ведь тысяча фунтов! Где мы их достанем?" В то время уже было бесполезно пытаться продать имущество полякам. Они были уверены, что все это скоро и таким достанется. Увы, моя семья упустила время. Плата за репатриацию в Эрец-Исраэль была слишком высока, и приговор был подписан.