На еженедельном заседании правительства 28 августа 1983 года Бегин сообщил о своем решении подать в отставку с поста главы правительства. "Я больше не могу", - сказал он, не поддаваясь ни на какие уговоры.
Это была страшная минута. Мы сидели вокруг стола заседаний правительства и не могли даже смотреть друг на друга. Я очень хорошо помню свои ощущения: потрясение, острое чувство, что случилось что-то непоправимое, и ничто уже не будет по-прежнему. И все же случившееся не было полной неожиданностью.
Неделями мы наблюдали, как Бегин становится день ото дня все более мрачным и замкнутым, почти равнодушным ко всему окружающему, все более отдаляется от людей, проблем, требующих решения, с которыми раньше справлялся столь энергично и успешно. Мы видели это, но отказывались с этим примириться. В речах его не было прежнего энтузиазма, богатства выражения, непрерывного потока идей. Собеседники не узнавали в нем блистательного оратора, чьи речи были сильными, впечатляющими и никогда не произносились "по бумажке". Когда он выступал перед большой аудиторией, перед ним лежал лишь маленький листок с записью нескольких цифр и данных, на основании которых он делал выводы, блестяще представляя их слушателям. Все остальное держалось в его феноменальной памяти и на неиссякаемой внутренней энергии. И вот все это кончилось.
Чем больше я пытаюсь понять, что побудило Бегина уйти из политики таким образом и в такое время, тем больше убеждаюсь, что причиной тому были не конкретные политические события, а нечто вроде приговора, который он вынес самому себе, когда у него просто не оставалось больше сил руководить нацией. Он всегда полагался на свою духовную силу и на свои внутренние резервы, на свою способность принимать решения и нести ответственность за их последствия. Он никогда ни к кому не обращался за помощью, хотя в преданных и профессиональных помощниках недостатка не было. Теперь, когда он почувствовал, что до конца исчерпал запасы душевных сил, питавшие его творческую натуру, он пришел в отчаяние, которое и выразилось в трагических прощальных словах. Мы делали все, что в наших силах, пытаясь убедить Бегина одуматься, - но безрезультатно. Он выслушивал всех: близких, которые уговаривали его, как только могли, растерявшихся ветеранов, делегации потрясенных почитателей. Со всеми он был терпелив и вежлив, сожалел о причиненном огорчении, ни с кем не спорил и ничего не объяснял. Все, что он мог или хотел сказать, было: "Я больше не могу".
Теперь я понимаю его лучше, чем в те дни. Теперь мне ясно, что он больше не ощущал в себе сил отражать непрестанные нападения, не замечать бесконечные обманы, стойко выдерживать клеветнические атаки, как это делал прежде долгие годы. Возможно, однажды он решил, что больше ничего не может сделать, что все его усилия ничего не изменят, что очернение и шельмование не прекратятся и после того, как будет сказано все, что можно против него сказать. Если так (так, мне кажется, он думал), может быть, лучше оставить все, укрыться за броней равнодушия - хотя такое решение противоречило его всегдашней уверенности в себе, его бескомпромиссной вере в свою правоту и его глубокой тревоге за народ, за те массы людей, которые любили и уважали его так же, как он любил и уважал их.
Мне остается только надеяться, что он обрел немного покоя и душевного равновесия в той жизни, в которую удалился и о которой не оставил никакого свидетельства: поэтому о ней мы не узнаем никогда.
В осиротевшем Ликуде царило отчаяние, но нельзя было забывать о неотложных требованиях настоящего. Как сохранить преемственность власти без Бегина? Как вообще движение Херут и Ликуд смогут существовать без человека, чье лидерство казалось столь естественным и само собой разумеющимся? Положение было очень тяжелым. Не только потому, что Бегин ушел безвозвратно. Он никогда не работал над тем, чтобы вырастить себе замену. Он никогда не хотел знать и даже думать, что произойдет, когда он не сможет больше стоять у руля Он никогда не оказывал никому предпочтения, никого не "продвигал больше, чем остальных, - даже среди людей, наиболее приближенных. При возможности я несколько раз намекал ему (будучи уверен, что он не ответит на прямое обращение), что нам следует подумать о потенциальных "наследниках", подготовить молодые кадры, которые заменят нас, когда придет время. И, когда мы их найдем, нам придется позаботиться о том, чтобы их "видели и слышали". Но он не высказал ни малейшего интереса к этой теме. На горизонте не было видно никакого “естественного” наследника - ни молодого, ни старого.
Отрывок из книги Ицхака Шамира "Подводя итоги"